В 2021 году исполняется сто два года, пожалуй, самой трагической даты в истории казачества. 24 января 1919 года было опубликовано письмо за подписью Якова Свердлова, положившее начало «расказачиванию».
Директива была обращена «ко всем ответственным товарищам, работающим в казачьих районах», и в преамбуле содержала страшные слова о «поголовном истреблении» и «недопустимости компромиссов». И хотя речь шла именно о верхах казачества, но на практике касалась всех, кто не был лоялен Советской власти, то есть фактически большей части донских казаков. Среди мер, применяемых к казакам, значились следующие: «провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью», «провести полное разоружение, расстреливая каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи».
Выход директивы совпал с переговорами верхнедонцев с частями Красной Армии. Слухи о мирных переговорах в станице Казанской, об их условиях, о намерении красных перейти границу будоражили весь округ. Чтобы отстоять неприкосновенность границ, нужна была военная сила, а остатки полков таяли, как весенний снег. Низовые казаки уходили из Верхне-Донского округа домой, чтоб укрыться на родной земле. Меньшинство фронтовиков из бедноты выступали за Советскую власть, за мир на любых условиях. Большинство искало несуществующий компромисс и потихоньку расходилось по домам, пряча оружие.
27 января 1919 года командир 8-й армии Тухачевский приказал начдиву 12-й дивизии занять Казанскую. 28 января одновременно собрались сборы в Мигулинской и Казанской станицах. В Мигулинской было объявлено, что красные перейдут границу и будут наступать на казачью территорию. «Вы забыли, небось, Тираспольский отряд. А красные не забыли… Они вам напомнят!» — кричал атаман Дрынкин.
Здесь, я думаю, будет уместно вспомнить о сетраковской трагедии, связанной с Мигулинской станицей Верхнего Дона 30 апреля 1918 г.
Шолохов так описывает этот эпизод: «Разложившиеся под влиянием уголовных элементов, обильно наводнивших собою отряд, красногвардейцы бесчинствовали по дороге… расположившись на ночёвку под хутором Сетраковом… начали резать овец, на краю хутора изнасиловали двух казачек, открыли беспричинную стрельбу на площади… А в это время трое верховых казаков, высланных из хутора, уже поднимали в окрестных хуторах сполох. Ночью в потёмках седлали казаки коней, снаряжались… и стягивались к Сетракову… На заре с гиком со всех сторон опрокинулись на красногвардейцев конные казачьи лавы… Через час завершено было дело: отряд разгромлен дотла, более двухсот человек порублено и постреляно, около пятисот взято в плен».
Угроза подействовала, и казаки решили защищать родную станицу совместно с Мигулинским полком до последней капли крови. Лишь 22 казака, разругавшись с остальными, оседлали коней и уехали навстречу красным – сдаваться. В районе хутора Дударевского они были разоружены красным разъездом.
В Казанской в это время казаки осаждали представителей Богучарского полка, напоминая им о прежнем соглашении не переходить границу, согласны были на какую угодно власть, лишь бы красные не вступили на казачью территорию. Богучарцы пообещали устроить «показательную» советскую власть. «Сделаем у вас коммуну. Тащите весь хлеб в общественный амбар», — предложили они. После этого казаки 7-й сотни еле отбили красноармейцев у толпы.
30 января командование 12-й стрелковой дивизии сообщило: «В 12 часов получены сведения, что в Казанской никакой власти нет. Казанский полк разошёлся по станицам с оружием. Население и казаки грабят военные склады. Большинство населения ждёт прихода советских войск». В тот же день Богучарский полк занял Казанскую. Тогда же 33-й полк «Московский рабочий» занял хутор Шумилинский.
Красные, вступив на территорию округа, двигались медленно, как по болоту. Сопротивления не было, врага впереди не было. Зато в каждом хуторе были молодые с прекрасной выправкой казаки, на водопой выгоняли табуны строевых коней. Почти в каждом доме были винтовки, а кое-где и пулемёты. Командир 1-й бригады 15-й стрелковой дивизии писал: «Необходимо арестовать казаков, способных носить оружие, так как по хуторам имеются спрятанные винтовки и патроны, и нам могут ударить в тыл».
Настроение в хуторах стало постепенно меняться. Казаки всё больше убеждались, что мир с красными – мир «внешний», да и то заключённый вынужденно.
В станицах остались «гражданские власти» и трибунал. Начали брать на учёт хлеб и другие продукты. На станицы проходящие части налагали контрибуции. С одной Мигулинской потребовали 3 миллиона рублей.
В Казанской узнали, что назначен расстрел местных жителей, обвиняемых в контрреволюции. По хуторам, говорили, послана бумага со списками и предупреждением, чтоб никого не выгораживали и не защищали.
Казанцы испокон веку привыкли к «суду несправедливому», ещё до революции писали они жалобы, что их станичный «суд без магарычей судить не может ввиду своих судейских предков». Но то, что началось в станице в первых числах марта их перепугало. За казака хутора Бессонова Якова Андреевича Коршунова просило все «хуторское общество». Все 35 седобородых «просителей» получили по две недели принудительных работ. Они вырубали изо льда баржи и выволакивали их на берег. В хуторе Гормиловском под стражу взяли 24 человека. Проведение террора началось.
Количество расстрелянных (300 человек) впоследствии подтвердили повстанцы в письме к белогвардейцам. П.Григорьев, беженец из Мигулинской, привёл в белоэмигрантской печати такие данные: в Казанской — 87 человек, Мигулинской – 64, Вёшенской — 46, Еланской -12.
Со слезами и гневом наблюдали казаки жестокие картины. Однажды, войдя в уцелевший от пожара курень, увидели: молодая женщина с изуродованным лицом, с несколькими пулевыми пробоинами в голове, стоящая на коленях, была пригвождена руками к стене. Около трупа казачки-матери находились два ребёнка в возрасте 2 — 4 лет. Они, очевидно, долго звали мать, но, не получая ответа, по-детски прижавшись друг к другу и прикрывшись окровавленной юбкой матери, крепко спали в луже застывшей крови.
В хуторе Мрыховском в саду, где когда-то жила семья казаков Родионовых, есть две могилы под яблоней. В одной могиле похоронена Елена Родионова с двухмесячным младенцем. В другой могиле лежат ещё четверо её детей вместе с дедом и бабушкой. Всего девять человек.
«Моего деда, Родионова Ивана Семеновича, не было дома, когда красный отряд вошёл в хутор. Его жену Елену красные солдаты изнасиловали и зарубили шашкой, а младенца выхватили и ударили об угол амбара. К счастью, три мальчика, Василий, Павел и Петр, успели убежать. Они спрятались за камнями. Когда красные ушли, ребята выбрались из своего убежища. Они выросли и уехали из хутора, чтобы никогда сюда не приезжать. Правда, Василий один раз приехал, посмотрел на высокий сожжённый холм, что от дома их остался. Поглядел на могилку матери, махнул рукой, сказал: «Эх!» – и больше никогда не приезжал. Тяжело было ему вспоминать, как красные убивали и всё жгли.
До сих пор помню страшные рассказы. Красный солдат схватил за бороду старого отца Клавдии Сушкиной и стал пытать, где спрятано золото. Золота не было. Красный, получив отрицательный ответ, шашкой отрубил старику голову». (из воспоминаний В. Родионова, жителя х.Тиховского).
«Мой двоюродный брат выехал со двора на лошади верхом, а красные его окружили, зарубили шашкой, втоптали в грязь и уехали. За что? А в большой семье Меркуловых в х.Мещеряковском дома были женщины, дети да больная старушка. Так и её не пощадили, стащили с постели, стянули и перину, под которой увидели галифе с красными лампасами. Вот и рубанули старуху шашкой, правда не насмерть, но пожила после удара бедняга недолго.
От рук карателей в ст.Мигулинской погибла Вера Епифановна Кузнецова вместе с тремя малолетними детьми только за то, что была женой казачьего офицера, убитого на фронте в первую мировую войну. Казням подвергались даже дети. Был случай, когда красные посадили мальчонку на кол только за то, что тот бегал за ними и называл краснопузыми». (из архивных записей И.П.Овчинникова).
На масленой неделе во двор атамана хутора Поповского Гладилина Петра Антоновича пришли три красноармейца. Гостеприимная хозяйка Мария Алипатьевна встретила гостей, накормила блинами с яичницей, налила по три стопки. Те, поблагодарив хозяйку, забрали с собой для разбирательства Петра Антоновича. Но до юртового правления не довели, расстреляли.
Тишина нависла над Доном. Нехорошая тишина. Лишь ночью в песчаных бурунах за Солонцами, в Кукуевской балке, в Поповке в Жёлтой балке и Мигулинской над меловым обрывом у Дона сухо трещали выстрелы. Песками тела погибших засыпало, и никто из родственников не знал о гибели своих родных.
«Закипел Верхне-Донской округ. Толканулись два течения, пошли вразброд казаки, и понесла, завертела коловерть».
Террор стал причиной Верхнедонского восстания. Самые крупные очаги сопротивления – хутор Шумилинский, станицы Мигулинская, Казанская, Вёшенская. Восстание длилось примерно с 11 марта по 8 июня 1919 года.
Оставшиеся в живых казаки после восстания подверглись уничтожению. Революционный военный совет Южного фронта приказал расстрелять всех, кто был причастен к восстанию даже косвенно. Расстреливали каждого пятого или десятого мужчину. Брали заложников в соседних хуторах и станицах, оказавшихся поблизости к мятежникам, согласно директиве Реввоенсовета от 16 марта 1919 года. Аресты и ссылки продолжались и в течение 30-х годов. Органы ОГПУ, а после реорганизации в 1934 году – сотрудники НКВД, выискивали тех, кто чудом остался в живых.
Сегодня я призываю каждого поставить свечу памяти и помолиться.
Об убитых предках…
О нерождённых братьях и сестрах…
О живших в ожидании расстрела отцах и дедах…
О всех ушедших родных, кого десятилетиями называли «врагами народа» …
Вечная им память.
С. АБАКУМОВА,
директор Казанского историко-краеведческого музея.
При написании статьи были использованы материалы: Антонов-Овсеенко В.А. «Записки о гражданской войне», т 2, М.1928 г. Венков А.В. «Вёшенское восстание», ООО «Вече», 2012 г. Шолохов М.А. «Тихий Дон». Воениздат, 1980, Кудинов П. Указ. соч. «Вольное казачество» N79, с.78.
